— Юрий вы начинали со съемок клипов, о чем рассказывали совсем недавно. Вы смотрите иногда эти клипы?
— Нет! Я свои фильмы-то не смотрю. Я смотрю только свои спектакли в театре «Модерн», потому что за спектаклем надо приглядывать. Он каждый день играется вживую, артисты театра прекрасные, но мы все равно что-то правим, меняем. Фильмы иногда идут по каналу «Культура»: «Муму» или «Коллекционер»… «Казус Кукоцкого» сейчас уже не показывают, наверное, хотя он в Европе хорошо прошел, мы награды получили. Но не пересматриваю. Я не знаю, как на это реагировать.
— Почему? Вы стесняетесь?
— Нет, ни в коем случае. Ничего из того, что я делал в шоу-бизнесе, на телевидении, не стесняюсь. Горжусь этим. И кино я горжусь. Оно в моей жизни активно появилось. И я очень счастлив, что снял много фильмов и получил награды. Все это было очень приятно. А потом я разочаровался в отечественном кино. Я перестал понимать систему координат. Сейчас, кстати, появилась маленькая надежда: благодаря интернет-платформам, думаю, кино имеет шанс возродиться. Потому что возникает конкуренция. Вот есть шесть платформ, и каждая пытается привлечь зрителя. Мне одна платформа тоже сделала предложение, сейчас мы в переговорах. Может быть, я сниму что-то новое.
«Театр — это дорогое удовольствие»
— Снятое кино теряет свою актуальность? Ну как минимум для вас?
— Даже не знаю, какие чувства я должен испытывать. Я помню, как это было. Я вижу какие-то свои огрехи, которых сейчас уже не может быть. У нас в театре идет спектакль «Нирвана», посвященный Курту Кобейну. Я его делал 15 лет назад в театре Маяковского, когда там еще был Сергей Арцибашев. И потом решил восстановить. Но прошло 15 лет, я стал другим режиссером, согласны? И зрители стали другими. И вот сейчас в театре «Модерн» идет спектакль «Нирвана», и это новое произведение. Да, тот же автор, пьеса, но все по-другому. У нас прекрасные актеры, мы играем на аншлагах, и сейчас будет день рождения Курта Кобейна, который мы всегда отмечаем: играем спектакль за день до или после. Но все меняется, понимаете? И в театре есть возможность что-то подкорректировать.
— Я ходила на этот спектакль с сыном, ему 20 с небольшим. Думала, в зале будут мои ровесники, а оказалось, что там — его ровесники, а я как белая ворона.
— Приходят люди, которые застали Кобейна, то есть слушали его в 90-е годы. Есть еще такие родители, они приходят с детьми. Но, конечно, процентов 70 — точно молодежь. Потом, как всегда, 35+ (самый хороший возраст для театра) и, конечно, 50+. Мы пытаемся в театре очень широко мыслить. Это мой миропорядок. Диапазон спектаклей репертуара очень широк: от «Нирваны» до «Войны и мира» Толстого. У нас три зала, рабочих два — Большой и Малый. Мы играем 36 спектаклей в месяц, все на аншлагах.
Это труд большого коллектива нашего театра. У нас коллектив единомышленников. Я за эти шесть, почти семь лет, что плотно занимаюсь театром, ни разу не пожалел о своем выборе. Я чувствую себя в каком-то балансе того, что мы делаем. И театр — это то место, где собираются люди «не про деньги», хотя мы сейчас нормально зарабатываем.
— У вас, к слову, недешевые билеты.
— У нас билеты в ценовом диапазоне от 1800 до 12 тысяч рублей. Если вы хотите купить билеты дешевле, покупайте на старте продаж. Театр — это вообще дорогое удовольствие. «Война и мир» — 70 человек на сцене, 423 костюма, живой хор имени Свешникова, 25 человек обслуживают спектакль, свет, звук, бутафоры, грим, костюмы… Представляете, сколько стоит химчистка 423 костюмов?
— Сколько?
— Очень дорого. С кружевами, со всем бисером и так далее. Театр — это не кино. Вы сняли, дали тираж тысячам кинотеатров или платформам, и у вас миллион просмотров. Театр — это искусство, существующее «в моменте». Мы четыре года делали трилогию «Антихрист и Христос»: первый спектакль «Петр Первый», затем «Леонардо да Винчи» и сейчас — «Иуда». Люди приходят по нескольку раз. Сегодня 98% спектаклей, которые идут в театре «Модерн», не идут больше ни у кого. Недавно мы выпустили спектакль «Страсти по Торчалову» — поставил молодой режиссер, актер нашего театра Шамиль Мухамедов. Этот спектакль идет в Малом зале, где идут спектакли для широкой аудитории. А большие темы, сложные — «Иуда», «Петр Первый», «Цветы нам не нужны» (про фашистскую Германию), — идут на Большой сцене. Во всех театрах — наоборот.
— И спектакли — ежедневно?
— Каждый день вечером идут спектакли. Это большой труд. Конечно, идти шахтером в забой — это тоже труд. Но в театре иначе. Здесь ощущается любовь. Как актеры переживают за других актеров! И вы знаете прекрасно, что чем лучше актер, тем больше он ценит другого актера.
В «Модерне» мы поднимаем важные темы. Я считаю, что мы должны брать на себя ответственность не только за себя и своих близких, но и за зрителя. Наша цель — запустить ваш мыслительный, эмоциональный механизм, и в театре вы должны рассуждать, чувствовать, переживать…
— Любому актеру нужен режиссер?
— Плохому актеру никогда не нужен режиссер. А хорошему актеру — нужен. Как Петренко мне говорил, когда снимался в «Коллекционере»: «Юра, твое кино, делай как хочешь». Понимаете, сколько у него регистров в настройке, у хорошего актера. А плохой актер делает в каждом сериале одно и то же. Хоть усы бы ему приклеили: одно и то же, одно и то же… Мне это скучно. Наверное, кому-то нравится, если снимают. Мне — нет.
— Есть такое понятие: «театральная звезда»?
— Театральные актеры — это другая история. В спектакле «Леонардо» играет Дмитрий Бозин — он театральная звезда. Прекрасный актер. За ним в «Модерн» пришли женщины-поклонницы, которые ходили на него в театр Виктюка, где он играет. 7 марта состоялась премьера спектакля «Вероника решает» — в основе мировой бестселлер Коэльо «Вероника решает умереть». Дмитрий Бозин играет там одну из главных ролей. А Веронику играет Настя Сычева, которая также играет Кортни Лав в «Нирване», прекрасная актриса. Они талантливые люди. Их любит зритель.
Я избалованный хорошими актерами режиссер — снимал практически всех великих актеров Советского Союза: Баталова, Петренко, Максакову, Джигарханяна и так далее. Сейчас, слава богу, есть уникальные молодые артисты. Но важен труд. В театре не каждый актер может работать. «Театр — семья» — это русское понятие. А что такое «семья»? Ответственность.
— Но популярный театральный актер, тот же харизматичный Дмитрий Бозин, без кино ведь все равно не станет большой звездой?
— Сейчас все наоборот, иногда кино убивает актера — я имею в виду сериалы класса «г», их очень много. И там невозможно становиться лучше, там нет школы. Совсем недавно я вспоминал Балабанова, прекрасного режиссера, мы с ним спорили. Он говорит: «Как меня достали эти театральные актеры! Они постоянно заняты. Их нельзя вытащить на съемки». Я говорю: «Ты каких актеров берешь к себе в кино сниматься? Хороших?» — «Да». — «Откуда они?» — «Они все из театра». Понимаете, театр — это постоянная тренировка, постоянный поиск и иногда — счастливые находки. У меня в «Модерне» играет Саша Колесников, прекрасный артист нашего театра. Он утром играет зайчика, а вечером — Пьера Безухова. Как это возможно? Я считаю, что для нормального, обычного человека это невозможно. Это отдельная планета — актеры.
Когда я начал серьезно заниматься театром, я пересмотрел свое отношение к актерам. Я к ним относился более поверхностно.
«Спасибо, что вы показали, что Христос — человек»
— Я видела спектакль «Леонардо», он потрясающий. И очень смелый по режиссуре.
— Конечно. А если вы несмелый, вам не надо выходить на сцену. Если у вас есть яркая необходимость что-то сказать и вас держит страх, то вы не скажете, согласны?
— Мне кажется, он в некоторых моментах пограничный.
— Всегда пограничный. Театр для меня — это всегда высказывание. Не помню, кто это сказал, только год запомнил — 1772-й: «Верх ораторского мастерства — говорить, что ты думаешь, но чтоб тебя не посадили в Бастилию». Мне кажется, это правильно. Если кто-то хочет высказаться, например, по поводу «Иуды»: «Вот вы там что-то не так сделали» — он на сто процентов должен быть больше погружен в материал, чем я. На спектакль «Иуда» приходили известные священники, приходил Павел Великанов, богослов, который сказал: «Большое спасибо». И они не сговариваясь подтвердили, что я выполнил задачу, которую перед собой ставил: «Спасибо, что вы показали, что Христос — человек». Понимаете, не миф. А так было, он так жил. Мы, кстати, не трогаем Евангелие, потому что это более поздние толкования. Мы разбираемся в моменте, как это было. Поцелуй не является преступлением. Согласны? За поцелуй не сажают. А почему Иуда взял деньги, а потом их отдал и потом повесился? Христос же сказал: «Один из вас меня предаст». Но он ошибся. Предали все. Петр три раза отрекся. Мы поднимаем такие темы.
— Когда артисты в спектакле «Леонардо» изображают фреску «Тайная вечеря», мне показалось, что там среди артистов, играющих апостолов, была женщина. Я ошиблась?
— Нет, не ошиблись. Был у нас случай: артист заболел, и мы попросили заменить его на актрису Леру Королеву — с длинными волосами она очень похожа на одного из апостолов. И знаете, что прекрасно: те люди, которые играют апостолов, они очень переживают. Понимаете степень их ответственности? Какими бы ни были актеры циниками, роль все-таки — это не ты, но ты играешь, принимаешь, надеваешь на себя эту роль. Христа играет Богдан Щукин — он получал Театральную премию «МК» за спектакль «Нирвана» (за роль Курта Кобейна), теперь играет Христа в спектакле «Иуда». Вы представляете диапазон молодого артиста: от Курта Кобейна до Христа!
— После Христа я уж не знаю кого играть…
— Это театр, здесь много воплощений и множество мелких ролей. Ведь театр — это бульон, который не кипит (если сильно кипит, он испаряется), а он на грани (чуть-чуть бурлит) — вот это и есть хороший театр. И хороший театр — это всегда желтый свет. Вы никогда не знаете, какой включат после: красный или зеленый.
— Вы, конечно, с женщиной-апостолом рисковали.
— Нет. А чем я рисковал? Я человек православный, я хочу в этом разобраться, если это возможно, понять суть. Никаких не может быть здесь страхов. Раньше рисовали картины во славу Бога. В основном. И есть картины с изображением Христа, а есть иконы. Понятно, это разные вещи. В эпоху Возрождения рисовали не иконы. А русская школа — тот же Рублев изобразил как бы собирательный образ Бога: Троицу. Некий портал. Это икона. А есть масса картин на религиозную тему. На этом строится практически вся эпоха Возрождения. И ранний период, и высокое Возрождение.
— Ну, Леонардо у вас тоже непростой, очень многополярный человек.
— Конечно. В Леонардо да Винчи я все понимаю, как мне кажется. И даже сейчас думаю книгу на базе своей лекции написать: «Мой друг Леонардо». Но есть вещи, которые мне не очень нравятся. Для меня он все-таки больше не художник, а алхимик. Он мог бросить рисовать картину для монастыря и три года изобретать лак, чем ее покрыть. Он же хорошо соображал в математике, есть масса его открытий. Хотя при жизни ничего не было реализовано. Ничего, кроме курка пистолета и колыбели — это он придумал. Через пятьсот лет решили все-таки найти сумасшедшего, такого же, как Леонардо, и сделали парашют на основе его чертежей, который да Винчи придумал в 1500 году. Человек прыгнул с этим 85-килограммовым парашютом и не разбился. Поэтому для меня он алхимик, эдакий Илон Маск своего времени. Все косметологи мира примеряют на клиентов маску Леонардо да Винчи, его пропорции, брови, глаза… Он много чего сделал.
— Зря вы все-таки отказали Леонардо в любви с Джокондой.
— Но она уехала. Он ее долго ждал, но Джоконда, к сожалению, умерла.
— Был такой момент, когда я все-таки думала, что вы позволите им быть вместе хотя бы одну ночь.
— А было ли так в жизни? Вы знаете, что во всех записях — и при жизни, и после, и в архивах, и дневниках у Леонардо ни слова нет о его отношениях с кем-то. Я думаю, все-таки он был нарцисс — в самом большом смысле этого слова. И там ничего ни с кем не было. Во-первых, в его трактатах (24 тома, о живописи и науке) написано, как он ненавидел гениталии. Он писал: «Как Господь мог создать такое совершенное существо, как человек, и почему он наделил его такими ужасными гениталиями?» Это странное заявление, согласитесь. То есть он этому уделил внимание, написал довольно-таки подробно.
— Я, кстати, все за вами проверила, все факты, которые были озвучены в спектакле: нет ли художественного вымысла… Но нет.
— Нет, есть только обобщения, есть какое-то осмысление. А вообще Леонардо был уникальный человек. Кстати, использовал полифазный сон. Спал каждые четыре часа по 15 минут. Суммарно в день он спал 90 минут. Я пробовал.
— Ну и как?
— Не получается. Помните, как Штирлиц: «Он спал ровно 5 минут». Это сила. Сказать себе: «спать», и — хоп! — через 15 минут вы встаете. И так 90 минут в день. Он был амбидекстер, у него две руки были одинаково развиты…
— Леонардо да Винчи, как вы говорите, — ваш «старый знакомый». Вы им с детства интересуетесь?
— Да. Наше знакомство случилось где-то в мои 12 или 13 лет. Я занимался живописью, ходил в кружки всевозможные, рисовал, участвовал в конкурсах, побеждал. И, конечно, если вы любите искусство, то не можете пройти мимо эпохи Возрождения.
Но мне ближе Микеланджело — одержимый, категоричный, сумасшедший, великий. Он самый великий! И когда были похороны Микеланджело, приехали практически все художники мира, и все признали: «Он величайший из нас». Кстати, интересный факт: тогда все в среднем жили мало — 35 лет, еще и чума была. Но, на удивление, Леонардо прожил 90 лет, а Микеланджело — 94 года (сто раз падал с лесов Сикстинской капеллы, его там били, дышал пылью мраморной и так далее). Это все равно что сейчас 150 прожить. Потому что энергия! Вот Микеланджело — мой кумир.
Микеланджело, кстати, не был амбидекстером. Но когда он расписывал Сикстинскую капеллу, для того чтобы делать это быстро (это написал один человек, без подмастерьев, один!), тоже научился рисовать двумя руками.
— Фантастика!
— Это невозможно понять. Еще Гете об этом говорил. Он четыре года расписывал капеллу, а до этого никогда не рисовал фрески. Папа Юлий II его зовет и говорит: «Микеланджело, я бы хотел вам заказать роспись капеллы». Он говорит: «Я фресками не занимаюсь. Я скульптор». А папа: «Да ладно вам». И он нарисовал! Один! Это сделал один человек. Такой же, как вы, такой же, как я, такой же, как зрители. Один! А потом папа римский его зовет: «Микеланджело, тут такое дело есть… Надо храм построить». Он говорит: «Да я не архитектор». — «Да ладно вам!» И Микеланджело строит самый большой в мире купол собора Святого Петра в Риме. Нормально?!
— Нормально.
— Понимаете, да? «Не умею!» — «Умеешь!» Поэтому и вы, и вы все умеете, только ленитесь.
«Фашизм надо знать в лицо»
— У вас в театре играла Лолита, это тоже из разряда «Не умею!» — «Умеешь!»?
— Да, она играла в спектакле «Женитьба» почти год назад, чуть меньше.
— Почему вы ее выбрали?
— Мне показалось интересным, что Агафью Тихоновну сыграет Лолита. Она прекрасная драматическая актриса, играла, потом мы с ней расстались, потому что она не могла найти время. Я уже говорил, что театр — это семья. И это же системная вещь. Надо играть. Мы сыграли с ней два с небольшим года. Но я думаю, что сейчас найду другую актрису, потому что спектакль интересный. Мы в «Женитьбе» соединили три пьесы: Гоголя — «Женитьба», Островского — «Женитьба Бальзаминова» и «Предложение» Чехова. Все на тему женитьбы. Это разные мужчины. Сейчас я веду переговоры с одной актрисой, с ней мы восстановим «Женитьбу».
— Многие известные популярные певицы пытаются пробовать себя на сцене…
— Очень немногие.
— Орбакайте.
— Орбакайте — актриса изначально, и хорошая актриса! А все остальные — Бузова — два раза кого-то поиграла…
— Значит, не получается. Это сложнее, чем…
— В сто раз. В миллион раз. Это другая природа. Это другая планета — человек, который выходит на сцену. Вы приходите в какой-то театр (а я хожу в театры к своим коллегам), открывается занавес, и вы за минуту понимаете все. Весь уровень. Даже в фойе попали — и поняли, что за театр. Театр — это самый древний вид искусства. IV век — в Китае уже был театр. Японский театр — отдельный космос. Я по миру много ездил, и я очень люблю кабуки. Скоро сделаю лекцию по своей любимой Японии. Это сложно. Это как лекцию про Россию сделать…
— Но все-таки артист, звезда, скажем, Лолита, умеет держать публику. Почему, когда выходит на сцену в театре, этого не хватает?
— Потому что в шоу-бизнесе есть много всяких штучек, условно: фонограмма «минус 1», заученный текст короткого размера. Есть мысль в песне (или ее нет). Потом вы работаете на своей природе. А когда играете на сцене театра, вы должны быть другим человеком. И актер из шоу-бизнеса… Лолита все-таки заканчивала режиссерский факультет театральный. Я думал: кто может быть еще из артистов? Даже не то что думал — ведь я уверен, что это им не надо. Это большой труд. Они на сцене зарабатывают другие деньги. А если они про деньги, то им театр не нужен. Хотя в театре платят, а в театре «Модерн» — хорошо платят. Но любой приглашенный артист получает не намного больше, чем артист из штата. Принципиальная позиция. Мы же все вместе. Вы скажете: «Но ведь этот артист приведет зрителей!» Нет, ребята. Зрителей приведут качественный спектакль и реноме целого театра. Все.
— Сегодняшний непростой день как-то находит свое отражение в вашем репертуаре?
— У нас есть спектакль «Цветы нам не нужны» — про Нюрнберг и тюрьму Шпандау, это документалистика. В процессе подготовки к спектаклю я прочитал все труды по Нюрнбергскому процессу, архивы. Пожалуй, в этом спектакле актерам было сложнее всего — присвоить себе такой материал и таких персонажей. Очень сложно быть на сцене Гессом, Ширахом, Шпеером… Не в смысле оправдать. Фашизм оправдать нереально. Это самое страшное, что было в современной истории. Но нужно как-то себя распределить: почему эти люди стали такими монстрами — люди из хороших семей, с обширным образованием… Вся верхушка СС — это были очень образованные люди. Почему они стали такими уродами? Вот об этом мы говорим в спектакле. Фашизм надо знать в лицо. Его надо знать, чтобы он не появился снова.
— А вам самому не хочется выйти на сцену как актеру? Не возникает такого соблазна?
— У меня бывают такие приступы идиотизма. Я, по-моему, раза два-три в своих спектаклях думал: «Ну я же все равно актерам показываю, как я хочу. Криво, но показываю. И, наверное, эту роль надо мне сыграть». Потом понимаю, что это мое возбуждение, и оно заканчивается, слава богу, тем, что я понимаю: это глупость. Сейчас мы выпустили «Вероника решает» по Коэльо, и там есть одна небольшая роль, очень важная. Дело происходит в психушке, и есть роль седого господина. Его замечательно играет Саша Борисов, прекрасный артист, просто выдающийся. Я подумал: «Может, мне сыграть эту роль небольшую? Мне кажется, у меня получится». Но, слава богу, я одумался. Ну он же делает это гораздо лучше!
«Мои любимчики переворачивали мир и писали историю»
— А вы себя чувствуете алхимиком, когда создаете театральное действо?
— Алхимиком — нет. Я просто с детства занимался всем, как и сейчас: клипы, телевидение, кино, дизайн, издательская деятельность… В большей степени сейчас — театр. Мне в этом комфортно. Кто-то мне говорил: «Вы мечетесь». Да ничего я не мечусь. Мне интересно многое. Сейчас готовлю выставку своих скульптур. Я никогда не показывал скульптуры, которые делал. Мне это интересно. Очень хочу математикой заняться, но слаб. Думаю, что не смогу. Но мне и это интересно.
И я читаю свои авторские лекции. Сейчас идет лекция по Возрождению. Я объясняю концепцию, что за мир был тогда, в 1500 году: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль… Жизнь была очень тяжелая: чума, сифилис, наемные убийцы, все было жестко и тяжело. И вдруг — расцвет искусства. Также мы выпустили лекцию по мировой рекламе. И еще появится лекция про кино. Сейчас думаю, что сделаю одну лекцию про Наполеона. Он — мой кумир.
— А он чем вас заинтересовал?
— Биографией. Вот кто из грязи в князи.
— Ну так сложилось еще у него.
— Ничего не сложилось. Он так складывал. Стать императором? Сложилось?..
— Но без каких-то сопутствующих событий такого сам не сложишь.
— Параллельно происходили междоусобные войны, революция и так далее. Как он ее возглавил, как дал конституции законность? А его взаимоотношения с супругой Жозефиной, которая ему изменяла? Он не отделял себя от мира, он оставался человеком. Даже когда уже был императором, он оставался человеком. Страстным, любящим, противоречивым. Но там тоже времена были серьезные. Он же был первый канцлер, и он прекрасно понимал, что про Жозефину все говорят не очень хорошо, и да, она ему изменяла, — тогда он сказал: «Может, мне с ней развестись?» Во-первых, проблема наследования будет легче. И он спросил: «Хорошо, а что сделал до меня первый канцлер?» На что ему ответили: «Вы знаете, такая же была проблема. Он тоже хотел развестись со своей женой, но подумали, что парижанам это не очень понравится. И просто отравили ее». Милые люди.
— Они просто нашли математически верное решение проблемы…
— Да. И не развелся же. Поэтому Наполеон мне очень интересен, и, я думаю, соберу какой-то свой материал. Много необычных фактов. Например, показательный факт: его коронуют, он уговаривает, чтобы его короновал папа римский, на что папа говорит: «Да, хорошо, я согласен, приезжайте». И тогда Наполеон заявляет: «Нет, вы ко мне приедете». Папа возражает: «Я никогда не ездил кого-то короновать — ко мне приезжали». А Наполеон: «Нет, вы приедете». Так самое интересное: когда папа римский принял решение его короновать, и когда уже поднесли корону, и папа хотел ее водрузить на голову, то Наполеон отобрал ее и сам надел со словами: «Я сам на себя ее надену. Я себя короную».
— Он тоже нарцисс был, видимо.
— Нет, не думаю. Но он был красив и уверен в себе — мощный был человек. Его любили женщины. Он был невыдающегося роста. Но рост не имеет никакого значения по большому счету. Нет, он не нарцисс был. Это был умный человек с большой энергией. Фраза его потрясающая: «Если я захочу удивить парижан, я женюсь на Богоматери».
— Не слышала.
— Много интересного про него есть.
— Непростых героев выбираете в свои любимчики.
— Эти люди переворачивали мир и писали историю.
— А вы пафос не снижаете?
— Может быть, наоборот, надо поднимать пафос. Надо быть выше, выше, выше…